По мере того как они проходили, каждый воин снимал с себя драгоценности и бросал их в одну из повозок, которые стюарды поместили перед воротами. Янтарные кулоны, золотые ожерелья, кинжалы с отделкой из камней, серебряные броши, усыпанные самоцветами, браслеты, кольца, чаши из черненого серебра и золотые кубки, боевые рога и рога для питья, зеленый нефритовый гребень, ожерелье из пресноводного жемчуга… все сдавалось и описывалось Боуэном Маршем. Один человек отдал рубашку из серебряных чешуек, сделанную, несомненно, для какого-то знатного лорда. Другой принес сломанный меч с тремя сапфирами в рукоятке.

Были и более странные вещи: игрушечный мамонт, сделанный из натуральной мамонтовой шерсти, фаллос из слоновой кости, шлем из головы единорога, целой, вместе с рогом. Сколько еды дадут за такие вещи в Свободных Городах, Джон Сноу не мог сказать.

После всадников прошли люди со Стылого Берега. Джон наблюдал как дюжина их больших костяных повозок проехали мимо него одна за другой, громыхая как Гремучая Рубашка. Половина все еще катились, как раньше, на колесах, у остальных колеса заменили полозьями. Они гладко скользили через сугробы, там где колесные повозки проваливались и тонули.

Их собаки, тянущие повозки, были жуткими тварями, большими как лютоволки. Их женщины были одеты в тюленью кожу, некоторые были с младенцами у груди. Дети постарше тащились позади матерей и смотрели на Джона глазами, темными и твердыми, как камни, которые они сжимали. Некоторые из мужчин носили оленьи рога на шлемах, а некоторые — моржовые клыки. Эти две группы не любили друг друга, вскоре сообразил он. Замыкали шествие несколько тощих оленей и сопровождающие их огромные собаки, хватающие за пятки отстающих.

— Остерегайся этих, Джон Сноу, — предупредил Тормунд. — Дикий народ. Мужчины плохие, женщины еще хуже. — Он снял с седла винный мех и предложил Джону. — Держи. Так они покажутся не такими страшными. Заодно и подготовишься в вечеру. Нет, это тебе. Пей большими глотками.

Это была медовуха такой крепости, что у Джона, едва он сделал большой глоток, заслезились глаза и в груди разлилось тепло.

— Ты хороший человек, Тормунд Великанья Смерть. Для одичалого.

— Получше многих, но не такой хороший, как некоторые.

Одичалые шли и шли, а солнце ползло по ярко-синему небу. Прямо перед полуднем движение застопорилось. Воловью повозку зажало в повороте туннеля. Джон Сноу сам пошел посмотреть. Повозку напрочь заклинило. Напиравшие сзади грозились разрубить её, а вола зарезать на месте. Возница и его родич клялись убить их, если попробуют. При помощи Тормунда и его сына Торегга Джон сумел удержать одичалых от кровопролития, но потребовался почти час, чтобы освободить дорогу.

— Вам бы ворота побольше, — пожаловался Тормунд, кисло глядя на почти безоблачное небо. — Так получается чертовски долго. Все равно что выпить Молочную реку через тростник. Ха-р. Был бы у меня Рог Джорамуна. Я бы дунул хорошенько — и мы бы уже перебрались через горку щебня.

— Мелисандра сожгла Рог Джорамуна.

— Правда? — Тормунд хлопнул себя по бедру и захохотал. — Она сожгла этот большой рог, ха. Большая ошибка, вот что я тебе скажу. Ему тысяча лет. Мы нашли его в могиле великана, и ни один из нас ни разу не видел такого большой рога. Вот, наверное, зачем Манс сказал тебе, что он принадлежал Джорамуну. Он хотел, чтобы вы, вороны, поверили, что в его власти было сровнять вашу проклятую Стену с землей. Мы никогда не находили настоящий рог, несмотря на все наши старания. Если бы он у нас был, каждый холуй в ваших Семи Королевствах имел бы такую глыбу льда, что мог бы все лето охлаждать вино.

Джон нахмурился и поерзал в седле. И Джорамун подул в Рог Зимы и разбудил великанов ото сна. Этот огромный рог, окованный старым золотом, густо исписанным древними рунами… или Манс обманул его, или Тормунд сейчас лжет. И если рог Манса был всего лишь приманкой, то где же тогда настоящий рог?

К полудню солнце скрылось за облаками, стало пасмурно и подул резкий ветер.

— Снег пойдет, — мрачно объявил Тормунд.

Другие увидели то же предзнаменование в плоских белых облаках. Всем надо было поспешить. Начали накаляться страсти. Один человек получил ножевое ранение, когда попытался пролезть вперед других. Торрег вырвал нож из рук напавшего. Обеих мужчин выдернули из центра колонны и отослали их в конец очереди, стоять заново.

— Тормунд, — Сказал Джон, когда четыре старухи тащили воз с детьми к воротам, — расскажи мне о наших врагах. Я хотел бы знать все что нужно о Других.

Одичалый потер рот.

— Не здесь, — пробормотал он, — не по эту сторону вашей Стены. — Старик тревожно вглядывался в очертания деревьев, покрытых снегом. — Понимаешь, они всегда близко. Они не показываются днем, когда на небе светит солнце, но не думай, что они ушли. Тени никогда не уходят. Ты, быть может, их не видишь, но они всегда следуют за тобой.

— Они нападали на вас по пути на юг?

— Они никогда не нападают, как ты себе это представляешь, но они осторожно следовали за нами по пятам. Мы потеряли больше эскорта, чем мне бы хотелось, отстававшим и заблудившимся этот переход стоил жизни. С приходом сумерек мы разжигали костры в лагерях. Они определенно не любят огонь. Когда пошел снег, хотя… скорее снег с дождем, было чертовски трудно находить сухое дерево, чтобы разжечь костер. И холод… в некоторые ночи огонь как будто съеживался и умирал. На утро после такой ночи всегда найдешь кого-нибудь мертвым. Если они не найдут тебя первыми. В ночь, когда Торвунд… мой мальчик, он… — Тормунд отвернулся.

— Я знаю, — сказал Джон Сноу.

Тормунд повернулся к нему.

— Ты ничего не знаешь. Да, ты убил мертвеца, я слышал. Манс убил сотню. Человек может сражаться с мертвецами, но когда приходят их создатели, когда все окутывает белый туман… как бороться с туманом, ворона? Тени с зубами… воздух такой холодный, что больно дышать, как будто нож в груди… ты не знаешь, ты не можешь знать… может ли твой меч резать холод?

Посмотрим, подумал Джон, вспомнив, что сказал ему Сэм, то, что он нашел в старых книгах. Длинный Коготь выковали в огне Старой Валирии, закалили в пламени дракона и укрепили заклинаниями. Драконья сталь, как называл ее Сэм. Прочнее любой обычной стали, легче, крепче, острее… Но одно дело слова в книге. Совсем другое — настоящая битва.

— Ты прав, — сказал Джон, — я не знаю. И если боги будут добры, я никогда не узнаю.

— Боги редко бывают добры, Джон Сноу, — Тормунд кивнул на небо. — Тучи сгущаются. Потемнело и стало холоднее. Ваша стена больше не плачет. Смотри, — он повернулся и крикнул сыну Тореггу. — Езжай в лагерь и скажи, чтобы поторапливались. Больные и слабые, лентяи и трусы, пусть пошевеливаются. Подожги их чертовы палатки, если понадобится. На ночь ворота закроют. Любой, кто не пройдет за Стену, пусть начинает молиться, чтобы Иные добрались до него раньше меня. Понял?

— Понял. — Торрег пришпорил коня и галопом помчался в конец колонны.

А одичалые все шли и шли. Как и сказал Тормунд, стало темнее. Облака затянули все небо, и последнее тепло пропало. В воротах стало больше суеты, люди, козлы и волы отпихивали друг друга с дороги. Это не нетерпение, понял Джон. Они боятся. Воины, копьеносицы, налетчики, они боятся этого леса с тенями, движущимися от дерева к дереву. Они хотят оказаться за Стеной до того, как наступит ночь.

В воздухе закружилась снежинка. Потом другая. Кружись со мной, Джон Сноу, подумал он. Скоро ты будешь кружиться со мной.

Одичалые все шли, шли и шли. Некоторые двигались быстрее, ускоряясь на поле битвы. Другие — старые, молодые, слабые — едва могли двигаться. Этим утром поле было покрыто толстым одеялом старого снега, белая корка которого сияла на солнце. Теперь это поле было коричневым, черным и склизким. Прохождение свободного народа превратило землю в грязь и гадость: деревянные колеса, лошадиные копыта, полозья из рогов, костей и железа, свиньи ноги, тяжелые сапоги, раздвоенные копыта коров и волов, голые ноги народа Хорнфут — все оставляло следы. Ходьба по грязи замедляла колонну еще больше.