Они тоже охотились. Ливень хлестал холодными струями, обдавая шкуру его чёрного брата, терзавшего тушу огромного козла, дождь смывал кровь из раны в том месте, где бок был вспорот длинным рогом жертвы. В другом месте его младшая сестра подняла голову, чтобы пропеть луне свою песню, а сотня меньших серых братьев прервала свою охоту, чтобы к ней присоединиться. В холмах, где они находились, было теплее, и в изобилии водилась дичь. Много ночей стая его сестры лакомилась мясом овец, коров и лошадей, украденных у людей, а иногда волки пробовали и человеческую плоть.

— Сноу, — хихикая, снова позвала луна.

Белый волк неслышно следовал по следу, оставленному человеком у подножия заснеженного утеса. На языке был привкус крови, а в ушах звенела песнь сотен братьев. Когда-то их было шестеро— пять пищащих слепышей в снегу подле мёртвой матери, и он, одинокий, отползший в сторону, пока младшие сосали холодное молоко из её омертвевших сосков. Теперь в живых осталось четверо… и присутствие одного из них белый волк не ощущал уже давно.

— Сноу, — настаивала луна.

Белый волк убегал от этого зова, мчась навстречу пропасти ночи, в которой скрылось солнце. Его дыхание стыло клубами в морозном воздухе. В беззвёздную ночь огромный утес был чёрен как камень, тёмной громадой возвышаясь над широким простором, однако сейчас в лунном свете он, подобно замёрзшему водопаду, сиял тусклым светом и льдом. Волчья шуба была густой и косматой, но когда поверх льда дул пронизывающий ветер, не спасал даже такой мех. На другой стороне ветер был ещё холоднее, и волк тотчас почувствовал это. Там был его брат, серый, пахнущий летом.

— Сноу, — сосульки посыпались с ветвей. Белый волк повернулся и обнажил зубы.

— Сноу! — волк ощетинился, когда деревья расступились перед ним.

— Сноу, Сноу, Сноу! — он услышал хлопанье крыльев. Сквозь тьму пролетел ворон.

Он с глухим стуком опустился на грудь Джона Сноу, скрежетнув когтями.

— Сноу! — выкрикнул ворон прямо ему в лицо.

— Я слышу. — Комната была темной, а тюфяк — жёстким. Серый полумрак сочился сквозь ставни, предвещая ещё один тусклый холодный день. — Вот как ты будил Мормонта? Убери свои перья подальше от моего лица. — Джон выпростал руку из-под одеяла, чтобы согнать птицу. Ворон был крупным, старым, взъерошенным, наглым и совсем не боялся людей.

— Сноу, — прокричал он, взлетев на свой насест. — Сноу, Сноу.

Джон сгрёб подушку и кинул, но птица вспорхнула раньше. Подушка ударилась о стену и порвалась, разбросав повсюду своё содержимое. Как раз в этот момент в дверной проем просунулась голова Скорбного Эдда Толлетта.

— Прошу прощения, — произнёс стюард, не обращая внимания на облако перьев, — милорд хочет, чтобы я приготовил завтрак?

— Зерно, — прокаркал ворон. — Зерно, зерно.

— Зажарь ворона, — предложил Джон, — и принеси полпинты пива.

Джону всё ещё было непривычно иметь собственного стюарда и слугу. Ещё совсем недавно он сам точно так же готовил завтрак для Лорда Командующего Мормонта.

— Три зёрнышка и один зажаренный ворон, — сказал Скорбный Эдд. — Отлично, милорд, только Хобб уже сварил яйца, чёрную сосиску и приготовил печёные яблоки с черносливом. Печёные яблоки просто превосходны, если не считать чернослива. Лично я бы чернослив есть не стал. Как-то раз Хобб нафаршировал им курицу вместе с каштанами и морковью. Никогда не доверяйте поварам, милорд. Нашпигуют тебя черносливом, а ты и не заметишь.

— Позже, — завтрак мог подождать. Станнис ждать не станет. — Сегодня ночью происшествия в лагере с пленными были?

— Нет, милорд, с тех пор, как вы поставили охранников присматривать за другими охранниками.

— Хорошо.

Под Стеной была заперта тысяча одичалых-пленников Станниса Баратеона, захваченных во время разгрома орды Манса Налётчика. Многие пленники были женского пола, и некоторые охранники выкрадывали их из-за частокола, чтобы согреть свою постель. Так поступали все подряд: люди короля, королевы, даже попытался кое-кто из Чёрных братьев. Мужчины есть мужчины, а это были единственные женщины на много лиг вокруг.

— Сдались ещё двое одичалых, — продолжил Эдд. — Мать с девочкой, путавшейся у неё в юбке. С ней ещё карапуз, с ног до головы закутанный в мех, но он был мёртв.

— Мёртв, — повторил следом ворон. Это было одно из любимых птичьих словечек. — Мёртв, мёртв.

Каждую ночь к ним прибивалось всё больше свободного народа — голодные и наполовину окоченевшие создания, спасшиеся во время битвы под Стеной только для того, чтобы приползти назад, осознав, что им негде больше укрыться.

— Вы допросили мать? — спросил Джон. Станнис Баратеон разгромил орду Манса Налётчика и захватил в плен самого Короля-за-Стеной… Но одичалые всё равно остались: Плакальщик и Тормунд Великанья Смерть, и ещё тысячи других.

— Да, милорд, — ответил Эдд. — Но она знает лишь то, что ей удалось бежать во время битвы и спрятаться в лесу. Мы накормили её овсянкой и отправили за забор, а её младенца сожгли.

Сожжение мертвых детей перестало волновать Джона Сноу, а вот живых — другое дело. Он вспомнил: «Два короля, чтобы пробудить дракона. Сначала отец, потом сын, чтобы оба умерли королями». Эти слова прошептал один из людей королевы, когда мейстер Эйемон промывал его раны. Джон отмахнулся, посчитав их всего лишь горячечным бредом раненого, но мейстер Эйемон был другого мнения.

— В королевской крови есть сила, — предупредил старый мейстер. — И люди получше Станниса делали с ней вещи и похуже.

«Король может быть жестоким и беспощадным, да, но причем тут грудное дитя? Только чудовище способно бросить живого ребенка в огонь».

Джон отлил в темноте, наполнив ночной горшок под жалобные комментарии пернатого любимца Старого Медведя. Волчьи сны становились всё сильнее, и он обнаружил, что помнит их, даже проснувшись. Призрак знал, что Серый Ветер мертв. Робб умер в Близнецах, преданный теми, кого считал друзьями, и его лютоволк был убит вместе с ним. Бран с Риконом тоже убиты, обезглавлены по приказу Теона Грейджоя, бывшего некогда воспитанником их лорда-отца… Но если сны не лгут, их лютоволки сумели спастись. Один из них появлялся у Короны Королевы и спас Джону жизнь.

«Должно быть, это Лето. Это у него шкура была серой, а у Лохматого Песика — чёрной».

Ему было интересно, могла ли хоть какая-то часть души его мертвых братьев перейти их волкам.

Джон наполнил таз из кувшина рядом с кроватью, умыл лицо и руки, надел свежий наряд из чёрной шерсти, затянул шнурки на чёрной кожаной куртке и натянул пару поношенных сапог. Ворон Мормонта понаблюдал за ним проницательными чёрными глазами, потом выпорхнул в окно.

— Считаешь меня своим рабом? — Джона обдало утренним холодом, пока он затворял окно — ромб толстого жёлтого стекла. Он вдохнул полной грудью, чтобы стряхнуть с себя ночной морок. Ворон улетел. «Эта птица слишком умна». Она долгие годы была спутником Старого Медведя, но это не помешало ей клевать его лицо, когда тот умер.

За дверью спальни лестничный пролёт спускался в большую комнату, убранство которой составляли обшарпанный сосновый стол и дюжина дубовых стульев, обитых кожей. После того, как Станнис обосновался в Королевской Башне, а Башня Лорда Командующего сгорела дотла, Джон расположился в скромной келье Донала Нойе, находившейся за арсеналом. Потом, разумеется, ему нужно будет подыскать себе помещение попросторнее, но сейчас, пока он свыкается с ролью командующего, и это вполне сойдет.

Грамота, что король предложил ему на подпись, лежала на столе под серебряным кубком, когда-то принадлежавшим Доналу Нойе. Однорукий кузнец оставил после себя скудное наследство: кубок, шесть пенни, медную звезду, червлёную брошь со сломанной застежкой и покрытый плесенью парчовый дублет, на котором красовался олень Штормового Предела.

«Его настоящим сокровищем были инструменты, а также мечи и ножи, которые он ковал. Вся его жизнь прошла в кузнице».

Джон сдвинул кубок в сторону и снова прочел пергамент.